События  Крестьянской войны и отношение к ним Лютера хорошо известны. После того, как крестьянские бунты широко распространились по стране, Лютер написал свой "Совет о мире на основе 12 статей крестьян в Швабии" (1). В этой работе, обращенной и к князьям, и к крестьянам, он призвал к мирному решению конфликтов на основании указанных статей. Когда в 1525 году события приблизились к Саксонии, стали более жестокими и начали принимать некоторые черты социальной революции, Лютер написал брошюру "Против убийц и святотатственных грабителей" (2). Он осудил крестьян в самых сильных возможных выражениях, как мятежников против Бога и законных властей, и призвал к энергичному и беспощадному подавлению бунтов, пользуясь самыми суровыми и жестокими словами. Позднее, после подавления восставших и казни их главного идейного лидера Томаса Мюнцера, Лютер истолковал эти события как правый Божий суд (3). Это отношение Лютера, как правило, не разделялось подавляющим большинством ученых самых разных школ мысли.  В частности, его брошюра, осуждающая крестьян, цитировалась как проявление жестокости, которую трудно понять у человека, положившего жизнь на возрождение и проповедь чистого Евангелия и Божьей любви к человеку. Более того, сам Лютер в поздние годы, кажется, почувствовал свою неправоту. Он взял на себя всю ответственность за такое отношение к народу и заявил: "Кровь крестьян на моей голове". Однако он настаивал до конца жизни на том, что если потребуется, он призовет подавить бунты снова.

Лютер считал, что ход истории определяется героями, а причина исторических перемен - это личное, героическое действие необычных людей. Великие императоры и завоеватели, такие, как Александр, Август или Ганнибал, философы, пророки и апостолы вызывали изменения, которые без них не произошли бы в обычной жизни. Бог ведет этих необычных героев и использует их для того, чтобы сломать обыденность,  которая неизбежно управляет жизнью широких масс. Если эти герои признают руководство Бога, они будут спасены. Если они этого не сделают или забудут, гордость погубит их. Если мы примем хотя бы как аргумент это понятие Лютера об исторической причинности, о его героях придется сказать что-то еще. Судьба необычных личностей состоит в том, что суждения, высказываемые о них в свое время и последующими поколениями, колеблются от одной крайности к другой. Так произошло и с историей интерпретации Лютера. Первые три века после смерти реформатора люди высказывались или целиком за, или целиком против него. Усилия для объективной оценки и суждения почти или совсем не прилагались. Каждый инцидент, маленький или большой, рассматривался или апологетически, или целиком негативно.

Роль Лютера во время Крестьянской войны 1525 года была не самым бесспорным из событий его жизни. Фактически  сегодня она по-прежнему остается одним из опорных пунктов, вокруг которых ведутся баталии за дело Лютера. В течение прошлого столетия влияние объективной научной школы Леопольда фон Ранке, а позже экуменическое движение вызвали и среди протестантов, и среди католических историков подъем усилий по справедливой и честной исторической интерпретации Лютера и его дела. Крестьянская война и роль в ней Лютера остается, однако, предметом, по которому существуют наиболее острые разногласия. Помимо традиционной католическо-протестантской линии возникли новые горизонты споров, из-за которых эта роль Лютера стала причиной столь же глубоких и суровых идейных схваток, как во время худщих периодов борьбы конфессий.

В настоящее время вряд ли необходимо подчеркивать важность  большинства вопросов, касающихся того, что говорится и делается за железным занавесом. Менее чем столетие прошло со времени смерти Карла Маркса, и сегодня его доктрины являются руководством по реорганизации и трансформации социально-экономической жизни почти в половине мира. По сути это новая, мощная, экспансивная религия, которая все еще в первом веке развития и по динамике опережает даже средневековый ислам. Христианству потребовалось три века, чтобы начать доминировать культурно, социально и интеллектуально в регионе, в котором оно возникло. Сегодня в Виттенберге, в Айзенахе, в Эрфурте новая вера пытается навязать свою интерпретацию прошлого. Что коммунисты говорят о Лютере и Реформации, особенно в связи с Крестьянской войной? Основным, базовым текстом их истолкования восстания являются слова самого Маркса: "Рассмотренная не богословски, Крестьянская война является самым революционным событием в немецкой истории". В марксистской терминологии это означает самое важное событие.

В 1947 году советский историк М.М. Смирин впервые опубликовал книгу "Народная Реформация Томаса Мюнцера и Великая Крестьянская война", немецкий перевод которой появился в Восточном Берлине в 1956 году. Книга Смирина стала стандартной авторитетной коммунистической работой по этому вопросу. Во введении к ней он обследовал все  развитие историографии Крестьянской войны, отраженной в трудах значительных авторов, занимавшихся ею.  Возражения против них, естественно, ведут к его собственной точке зрения. Первым крупным историком под объективом Смирина оказался фон Ранке (7). Ранке, по словам Смирина, рассматривал Крестьянскую войну только как эпизод в борьбе за политическую реформу империи. Он был в восторге от плана архиепископа Майнца Бертольда фон Хенберга по централизации империи путем усиления родственных территориальных князей (по существу таков же был план Пруссии в XIX в.). Смирин отбрасывает Ранке как слугу прусского режима, сожалевшего, что  германские княжеские территориальные государства в XVI веке не были достаточно сильны и энергичны, чтобы подавить восстание с самого начала. В новом прусском государстве XIX века такой слабости не существовало.
Следующим автором, писавшим о Крестьянской войне и привлекшим интерес Смирина, был Вильгельм Циммерман со своими работами, появившимися в 1841 году (8). Он был левым буржуазным демократом, и его главная проблема заключалась в провале попыток крестьян объединить Германию, которая к 1848 году осознала роль либеральной демократии.

Проблема с самим Циммерманом, по словам Смирина, состояла в том, что он не понимал классовый характер борьбы крестьян против феодализма. Смирин тем не менее хвалит его   за использование всех источников и за то, что он в целом справедлив и к крестьянам, и к Мюнцеру. Эта первая по-настоящему научная работа о Крестьянской войне также осталась для Смирина лучшей; она все еще возвышается намного выше всего остального, что когда-либо было написано об этих событиях (9). Такое отношение явно навеяно небольшой работой, вышедшей в 1851 г. из-под пера Ф.Энгельса. Хотя Энгельс признал, что взял все сведения о Крестьянской войне у Циммермана, Смирин настаивает, что он смог учесть основные принципы, лежащие в основе социально-экономических событий и классовой борьбы, проявившейся в восстании, что делает работу Энгельса уникальной и первостепенно важной. В отличие от нее Лампрехт и Гойтейн, по  мнению Смирина, как либералы XIX века работали с неадекватными категориями (10).

Они недостаточно понимали классовое происхождение борьбы крестьян против феодалов и приписывали большую часть причин для восстания вырождению крестьянства до полудикого беззаконного состояния. Вильгельма Штольца, приват-доцента Кенигсбергского университета, Смирин буквально разрывает на клочки, ибо в своих произведениях, написанных до и вскоре после Первой мировой войны, он стремился сохранить тезис о том, что на крестьян оказали решающее влияние религиозные, а не социально-экономические соображения. В работе 1926 года Штольце несколько изменил позицию, обозначенную им 20 годами ранее (12). Здесь он признал некоторую социальную мотивацию в действиях крестьян, но  все же настаивал на том, что среди них преобладала Реформация в духе лютеранства. Этот дух всегда вызывал радикальные движения, но в Германии они никогда не были в моде и вскоре сменялись реакционными режимами. Смирин не находит слов, чтобы выразить свое презрение к такому возрождению религиозной, клерикальной интерпретации (13).

В 1933 году работу Штольце подхватил нацист Гюнтер Франц (14). Если Штольце почти не опирался на источники, Франц, по словам Смирина, пытался создать впечатление, что он охватил все документы и рассмотрел литературу (15), хотя на деле он лишь ввел еще одну фальсификацию в рассмотрение Крестьянской войны. Он сделал ложное и ошибочное для Смирина различение между "старым правом" (altes Recht), к которому крестьяне обращались в поддержку своих требований, и новым "Божественным правом" (Gottliches Recht), использованным небольшой идеалистической группой крестьянских вождей и рыцарей. Восстановления старых прав, основанных на обычаях раннего средневековья, требовало подавляющее большинство крестьян,  которые не могли видеть собственных эгоистических классовых интересов. Что касается лучших, наиболее развитых крестьян, то Франц отрицал их классовый эгоизм, считая, что они склонны служить интересам нации как целого. Небольшая группа идеалистически настроенных лиц обосновала свою программу на основе нового религиозного права. Они хотели создать национальное государство, в котором каждый класс и каждый член общины объединили бы свои усилия ради общего блага. Но они были меньшинством и не нашли творческого лидера, который мобилизовал бы их  их для решения этой задачи. Мюнцер и другие крестьяне оказались плохими руководителями. Флориан Гайер, революционный "германский рыцарь", мог сделать больше, но он не добился успеха в том, чтобы воодушевить крестьян чем-то за рамками их узкоклассовых интересов".  Смирин комментирует: "Таким образом, фашист обвиняет крестьян в том, что они замкнулись в своих интересах, если они не позволяли превращать себя в слепые инструменты реакционного правительства" (16).

Только на основе марксистских категорий и методологии, настаивает Смирин, можно представить действительно правильное, научное понимание Крестьянской войны. В последние годы историки из ГДР решили взяться за эту задачу. Работа Камницера рассматривается Смириным и оценивается очень высоко (19). Камницер, в частности, наконец исправил ошибочную идею Лампрехта, что крестьяне восстали, поскольку они деградировали из-за убогих условий жизни. Вместо этого их возмущала сложная система феодальных повинностей и обязательств, воздействию которой они подвергались (20). Затем внимания удостаивается восточногерманский историк Альфред Мойзель и его монография о Мюнцере (21). Мойзель показал, что Реформацию необходимо разделить на два течения: княжеское у Лютера и народное - у Мюнцера, который был подлинно народным героем (22). Его учение отразило реальную жажду реформ большинством, и он  сражался героически и бескорыстно за интересы трудовых масс. Он должен был потерпеть неудачу, потому что его цели были слишком далеки и масштабны для его времени. Этому герою Мойзель противопоставляет Лютера, который поначалу тоже поднял знамя Реформации для народа. Однако, когда он увидел революционный масштаб крестьянского движения, он оставил его и вместо этого стал идеологом и верным слугой княжеской власти (23). Смирин, однако, критикует Мойзеля за то,   что он не выявил, что даже в ранний период, особенно в 1521-22 гг. когда могло показаться, что Лютер возглавит подлинно народное движение, он фактически был представителем бюргерства и уже тогда формировал свои идеи на основе чисто буржуазного фона и мотивации. Крестьянское  восстание  лишь выявило то, что изначально соответствовало его социальному происхождению и идеологии (24).

Эти опубликованные интерпретации событий в СССР и ГДР оказались в центре внимания на конференции в Москве, которую вели пять советских историков из МГУ. Для человека, который имел дело только с коммунистическими толкованиями в печати, личное общение, хотя и через переводчика, было откровением. Марксисты показали  себя способными, зрелыми историками, хотя и работавшими всегда в своих рамках, и они развили благосклонность к своей доктрине в довольно фанатичной молодежи.  Встреча с рядом  преподавателей и профессоров, учившихся у крупнейших историков университета, показала, однако, что чисто документальный подход к предметам не заменяет историзма. Указывая основные направления обсуждения, советские участники представили фундаментальный философский вопрос о характере причинно-следственных связей в истории. Этот вопрос был проиллюстрирован конкретным примером - интерпретацией Лютера. Их спросили: какова роль человеческой личности в исторической причинности? В частности, как вы оцениваете важность личности и идеологии Лютера в ходе Реформации? Эти вопросы были заданы с учетом заявления самого Маркса, что любая другая философия истории, кроме его собственной, требует более низкой оценки роли личности в исторической причинности. Обсуждение заняло около трех часов, и советские историки выработали ответ, представленный в весьма обобщенном и сжатом виде (25). На общий вопрос они ответили, что роль человеческой личности и ее идеологии в исторической причинности действительно важна. Затем они видоизменили вопрос и дали свои ответы. На какой основе оценивается чей-либо вклад в историю? В той мере, в какой  конкретная личность принадлежит к прогрессивным социальным силам своего времени, ее вклад должен считаться положительным; в той мере, в какой она представляет реакцию предыдущего этапа социального развития против нового и прогрессивного, он является отрицательным и разрушительным. Все интеллектуальные, культурные и идеологические изменения на самом деле являются результатом основных экономических и социальных изменений.

Это происходит постоянно. Поэтому есть исторические личности, которые являются наиболее прогрессивными, и в конечном счете их вклад является наиболее действенным, поскольку он отражает диалектическое движение истории, существующее на любой конкретной стадии социального развития. В чем состоят   основные экономические и социальные изменения, в которых участвовали те или иные исторические персонажи до Маркса - это чисто академический вопрос. От этих людей нельзя ожидать большого понимания диалектического движения истории. Мощная, творческая личность способна оказывать влияние в любую эпоху. Эта мысль не должна приводить к ошибке чрезмерного подчеркивания влияния человеческой личности в истории - что уже привело к феномену "культа личности". Нет такой личности, которая каким-то таинственным, мистическим образом творила бы лишь собственными силами. Она всегда реагирует на базовую экономическую и социальную ситуацию, в которой находится, и качество и характер этой  реакции определяет значение Любой конкретной исторической личности. В какой степени социальные последствия вклада любой личности прогрессивны или реакционны - и составляет суть вопроса. Судя по объективной оценке, это и есть рациональные категории, предоставляемые "научным марксизмом-ленинизмом" (26).

Затем советские историки продолжили ответ на второй вопрос. Лютер происходил из крестьян, но его отец разбогател и стал мелким капиталистом. В результате Лютер столкнулся в собственной семье с конфликтом между ценностями умирающей средневековой сельской экономики и нового, растущего буржуазного города. Он испытал эту проблему на опыте и понял лишь то, что мог, ибо средневековое мышление неизбежно сохраняло религиозный, богословский характер. Средневековая Римско-католическая церковь была доминирующей социальной и крупнейшей экономической структурой средневековья,  крупнейшим землевладельцем в аграрной экономике. Она доминировала или пыталась доминировать во всей интеллектуальной, культурной и даже политической жизни.   Лютер разрешил вставшие перед ним трудности, найдя богословские ответы, которые, по сути, уничтожили авторитет и власть средневековой, феодальной церкви и заменили ее богословской системой, гораздо больше гармонировавшей с потребностями растущей буржуазии, которая проходила через раннюю, индивидуалистическую стадию капиталистического развития.  и эти факторы четко отразились в позиции Лютера и его действиях во время Крестьянской войны. Он хотел лишь демонтировать социально-политическую власть церкви, а никак не ограничивать власть князей, которые поддерживали его ради собственных интересов. Буржуазия, к которой он принадлежал, была еще не готова к открытой борьбе с феодализмом. Это частично произошло в Англии в XVII веке, а вполне - лишь во  Франции в XVIII-м. Но в Германии XVI века и феодалы, и буржуазия хотели лишь обойтись без средневековой церкви и захватить ее земли и имущество, а не бороться между собой. В результате возникло учение Лютера о светских князьях, способных укрепить свои государства путем конфискации церковных наделов. С другой стороны, буржуазия была заинтересована продвигаться к социальной системе, которая более эффективно служила бы ее возникающим новым потребностям. Наиболее же решительно и революционно настроенные крестьяне во главе с Томасом Мюнцером продолжили осуществление этой программы в направлении аграрного социализма, что был бы полезен им, а не феодалам и не буржуазии, которых представлял Лютер.

Мюнцер и его крестьяне потерпели неудачу, поскольку они вели к трансформации общества, для которой Германия XVI в. явно не созрела ни экономически, ни социально. 
Эта довольно жесткая интерпретация коммунистических историков в печати и несколько более гибкая в личном общении должна быть замечена и оценена на более широком фоне. Независимо от того, насколько она догматична, марксистская интерпретация истории сегодня в большей или меньшей степени оказывает влияние и на многих историков с другими взглядами. Естественные и экономические аспекты каждого события и роли каждой личности в истории подчеркнул уже рационализм Просвещения. Секуляризация человеческой жизни вела к тому, что все большее внимание уделялось материальным аспектам человеческого развития, соответственно в ущерб пониманию преемственности интеллектуальных, эмоциональных и духовных сил. Марксизм рассматривает все интеллектуальные и культурные формы как надстройки над преобладающими социально-экономическими условиями. У этих надстроек нет собственной мотивации; конечная мотивация всегда остается материальной, экономической.  Наводнение мира массой товаров и услуг хорошо вписывается в это растущее искушение материалистическим пониманием истории, для которого человек, вопреки Евангелию, живет "хлебом единым".

Джордж У. Форелл в своем тщательном исследовании "Вера, действующая любовью" далек от того, чтобы приписывать Лютеру более глубокое социальное видение, чем то, которое он реально имел. Эта работа дает реальное понимание социальной этики Лютера, Богословские категории, которые сформировали его мышление, а также характер и содержание его учения о подлинном христианине, активном через веру, представлены в ней четко и точно. Однако в этой книге есть два аспекта мысли Лютера, которые необходимо усилить. Форелл прямо подчеркивает эсхатологическое беспокойство Лютера и то, как это повлияло на его отношение к социальным вопросам. Поскольку Лютер рассматривал все сущее "с точки зрения вечности", которая вскоре вторгнется в в этот несовершенный мир, социальные вопросы имели для его мысли лишь подчиненное и периферийное значение. Форелл утверждает: "Социально-этический момент имеет в мысли Лютера ограниченное значение... Вечная вера, действующая любовью, жива в мире, быстро приближающемся к концу" (28).

Необходимо подчеркнуть, что у Форелла это не просто упоминание. Он, как и Лютер, пессимистичен по отношению к человеческой природе. Не только актуальная эсхатология, но и большая доля изначального христианского скептицизма по отношению к возможностям человеческой природы должна преобладать в оценке человека как социального существа. Беспокойство об эгоцентризме всех естественных человеческих диспозиций и мотивов лежит в основе всего учения Лютера об обществе и государстве.    Этот факт требует особого внимания, ибо это оценка человеческой природы, которую мы, живя в обществе, верящем в постоянный прогресс на основе фундаментальной доброты человека и его возрастающей власти над природой посредством рационального анализа и наука, можем оценить, только если что-то идет не так. Однако без такой оценки Нет реального понимания учения Лютера о природе общества и людей, из которых оно состоит.

Другой аспект интерпретации Форелла - это социальная этика Лютера, которая с особой силой появляется в его заключительном соображении: через личность христианина, будь он крестьянин или князь, источники Евангелия становятся доступными для социального порядка (29).  Здесь акцент смещается с естественного человеческого общества на наличие в нем личности христианина. Когда неисчерпаемые ресурсы Евангелия доступны для общественного порядка, они становятся доступными человеку в массе. Лютер был крайне обеспокоен владычеством Бога во всех Его делах. Тот, кто отчаивается в самом себе и в своих делах, кается, верит Богу и Его спасению, тот спасен. Любые усилия использовать ресурсы человека или покаяние и спасение христиан как пути для улучшения социального порядка будут иметь внутреннее противоречие. Цель жизни и дел верующего христианина, нового Адама в этом мире - это явить плод веры, который будут видеть ближние.  Также добрые дела собирают угли на головы неверующих, которые используют их для своего эгоизма. Такое служение социальному порядку может не быть сознательным, и это лишь побочный продукт новой жизни, а не ее исходный принцип или животворящий мотив.  Как только новая жизнь во Христе рассматривается как средство для обслуживания социального порядка, ее истинная цель скрывается. С другой стороны, мы не можем жить без самих себя, поскольку человеческое общество - это просто расширение личности. Сознательные усилия по использованию обновленной жизни христиан для поднятия социальной этики исторически слишком часто заканчивались фарисейским самодовольством, репрессиями против еретиков и ведьм со стороны церкви, социальных структур или правительств, и даже частных лиц.  И верующие, и неверующие могут видеть, что такие действия строятся на самообмане. Но Лютер был слишком честен в познании человеческой природы и Библии, чтобы совершить эту ошибку.

Какими же тогда были идеи и ценности, побудившие Лютера высказать свое отношение к ряду социальных вопросов, в частности, в связи с Крестьянской войной? Любой ответ на этот вопрос должен по справедливости учитывать индивидуальное, личное религиозное развитие Лютера, иначе он останется попросту неадекватным. В некотором роде различные фазы религиозного развития Лютера и его отношения к обществу   грубо воспроизводят различные этапы, через которые христианская вера прошла в истории. Во всяком случае, такая грубая аналогия может быть полезной при более четком выявлении некоторых ссылок и граней. Крещение и наивность детства параллельны изначальной простоте и прямоте христианства Нового Завета. Озабоченность Лютера с детства демонами и духами присутствует в новозаветных текстах. Чего нельзя упустить в этом эквиваленте апостольского и послеапостольского христианства - это близкое присутствие Христа. Здесь наша аналогия, как и любая другая, явно ломается. Христос может быть далек как суровый Судия.

Эсхатологическое измерение, столь сильное в Новом Завете и апостольской Церкви, тем не менее явно присутствует в детском окружении Лютера.  В своею юности как студент-юрист он    достаточно хорошо отражает жизнь христиан-мирян в Средние века. Он обеспокоен подготовкой к мирской карьере, и личные и семейные цели кажутся ему самыми высокими. Религия для него реальна, но это лишь часть жизни, и она не пронизывает и не формирует ее целиком. Глубоко за ней таится страх, что такой половинчатой жизни в миру не будет  достаточно, чтобы удовлетворить сурового Господа в День гнева. Он чувствовал себя виноватым, что не делает для своего спасения и малой доли того, что святые сделали для своего. Такое сознание влияло на многих христиан в миру со времен Константина. Вера во Христа больше не вела к ежедневному антагонизму и напряженности в отношениях с окружающим миром, как прежде. Вместо этого тщательное следование христианской религии, как оно предписывается Церковью, вело  человека к гарантированному побегу из ада и конечному входу в рай посредством чистилища. Лишь некоторые миряне достаточно святы, чтобы сразу войти в рай, но для подавляющего большинства боль чистилища должна была восполнить утерянное в жизни для мира. Со времен Константина добросовестное соблюдение предписаний религии также оказывало помощь мирянам в их социальных отношениях и практических профессиональных делах. Исповедание веры больше не могло привести на арену ко львам, но помогало бороться со львами в обществе. Напряженности между миром и Духом тем не менее не хватало.

Лютер как монах отражает другой аспект постконстантиновского, средневекового христианства. Постоянное чувство вины при такой неадекватной жизни в мире и риск ада в результате привели Лютера, как и многих других до него, к тому, чтобы искать спасения в «благочестивой жизни». Здесь была выражена озабоченность средневекового христианина тем, что как мирянин он живет недостаточно достойно. Реальная напряженность между христианством и враждебным миром после Константина ушла, но монашество пыталась воссоздать ее искусственно. Монах стремился жить в основном в граде Божием, тогда как другие оставались в граде земном. Бедность, целомудрие, послушание, грубая одежда, аскетизм и умерщвление плоти - все это были средства, предназначенные для воспроизведения  напряженности между миром и Духом, которая так отличала Новый Завет и апостольское христианство до Константина. Тем не менее, в случае Лютера, это не привело к духовному миру. Такой характер духовной жизни дал ему только разрастание духовных трудностей и личные мучения.

Здесь наше сопоставление этапов религиозного развития Лютера с эпохами развития христианства перестает быть аналогией и становится фактом. Его опыт оправдания только верой следует линии от Павла к Августину. Реформация началась, когда он бросил эту доктрину, поистине духовную атомную бомбу в религиозную    жизнь своего времени. Пусть тот, кто видит социальные и экономические факторы как основные для этого развития, считают, что это какая-то софистика или психологическое извращение. Мы считаем, что это была работа Того Духа, Который действует в людях и прежде всего в их личности и через нее.  Такие движения в духовной жизни человечества обладают самостоятельной жизнеспособностью, которая не вытекает из экономических, социальных и даже психологических факторов и никак не объясняется ими.

Благодаря своему возрождению и оправданию Лютер стал одним из тех чудесных людей Божьих, которые в течение нескольких поколений изменили основное направление человеческих мыслей и чувств. Лютер убедился, что отношения между Спасителем, дарующим Свое достоинство спасаемым людям, и грешником, который верит в это достоинство, являются полностью личными, индивидуальными. Тем не менее человек -  это социальное существо и не может жить в одиночку, не становясь божеством или животным.  Есть братство верующих, общение святых. Как, однако, могла эта необходимая напряженность в отношениях между официальным и личным, между корпоративным и индивидуальным поддерживаться в Церкви без ущерба для отношений между человеком и Богом? Так Лютер понял необходимость различения между видимыми и невидимыми аспектами Церкви. С видимой стороны Церковь является официальной, организованной. Но в другом аспекте она видима только Богу, Который один знает тех, кто верит и кого Он спасает, и которые на самом деле начинают жить и поступать соответственно. Таким образом, внешняя, видимая Церковь признается и сохраняет свою. необходимую роль, в то время как личный, индивидуальный опыт  отношений грешника с Богом, Который судит и спасает его, не затрагивается теми неизбежными трениями в человеческом обществе, которые сопровождают Церковь в ее внешнем, организованном аспекте.

Соответственно при работе с государством, с человеком в мирском обществе, отличном от братства веры, Лютер  дал полный простор для своего глубокого пессимизма в отношении естественного эгоцентризма человека, когда не зависит от работы Духа. В то же время он столкнулся с проблемой христианина, помещенного в нечестивый мир и ежедневно испытывающего напряженность Духа в отношениях с этим миром. Христианизация мира - это не бегство от него в религиозную жизнь. На основании своего личного опыта и учения об оправдании Лютер отверг средневековую концепцию особого призвания как несущего большую святость. Священник или монах как таковой не более угоден Богу, чем рыцарь, бюргер или крестьянин. Нет святых людей, как нет святых мест, реликвий, зданий. Любое призвание есть лишь способ служить ближним и,  таким образом, являть плоды веры.  Грешник должен верить без какого-либо внешнего фактора или угрозы. Он имеет свободу в его внутреннем духовном существовании, которая не есть просто внешняя свобода и не может на нее равняться. Но в отношениях со своими собратьями он становится слугой каждого. Он становится активным, потому что вера всегда производит плод. Он становится ревностным к своим грехам, а не к чужим.  Он стремится исправить дела и пороки, влияющие на других, но сам лишь тихо следует за Христом. Тем не менее, всегда будет мало тех, кто всегда, в любой момент, на самом деле готов действовать таким образом. Людей, измененных Евангелием, ни в каком обществе не будет столько, чтобы преобразить его полностью, так что по самой своей природе общество нуждается в правительства, которое будет наказывать злых и поддерживать порядок, чтобы общество не было разрушено. Бог установил правительство с учетом природного эгоцентризма людей. Разум, право и нравственное чувство - это большие опоры правительства. Однако в виду реальной природы мира над всеми правительствами есть власть Царства Божия (Ultima Regnum). 
Только сила или угроза применения силы может поддерживать внешний порядок, который существует как минимальное условие благого функционирования общества. Солдаты, полицейские, даже палачи - это служения, без которых человеческое общество никогда не будет в состоянии обойтись. Самое большее, чего можно ожидать  от государства - это авторитет, хотя часто оно не имеет его.

Эгоистичные, беспринципные правители - явление нередкое, а хороший князь на самом деле редкость. Но нужно молиться и за недостойных правителей т воспринимать их как бич Божий для эгоизма природного человека, живущего в обществе. В любом случае правители не носят меч напрасно. Самое худшее, что люди могут сделать с социальной точки зрения - это восстать против законной власти. Бунт - это коллективный, социальный  аналог отчаяния, толкающего людей на самоубийство.  Бунтовщики отчаиваются изменить свою жизнь и вместо обращения к Богу восстают против Его порядка. Революционные массы нарушают фундаментальные условия, при которых все человеческие общества всегда будет существовать, и в отчаянии стремятся уничтожить то, что у них есть и построить что-то лучше. Они всегда будут разочарованы. Они не могут строить ничего лучше, так как они сами на самом деле не лучше, чем те, кто имел власть до них. Лютер отметил: "Изменить порядок в обществе и улучшить его - это вещи, далекие друг от друга как небо и земля.  Вы можете изменить его без труда; улучшать его трудно и опасно, да и зачем? Это невозможно нашей волей и силами. Дикая толпа не заботится о том, чтобы стало лучше, а лишь о том, чтобы стало иначе. Но если она хочет, чтобы стало иначе, она сделает не лучше, а хуже, и захочет дальнейших изменений.  Так можно лишь поменять мух на пчел,  а пчел на шершней. Крестьяне были виновны в этом, но они сделали еще хуже.  Мало того, что они решили, что они могут изменить природу и условия для жизни человеческого общества. Oни пошли еще дальше и заявили, что использование силы и бунта согласуются с Евангелием и даже повелеваются им!".

Именно это утверждение, даже больше, чем все усилия, чтобы изменить социальный порядок путем восстания, вызвало такое возмущение Лютера. Слово «христианин», которое они использовали в своих статьях для оправдания их требований, по выражению Лютера, "к ним не применимо, и они не должны использовать его, чтобы оправдать собственные амбиции". На обложке одной из брошюр Лютера изображен взбунтовавшийся крестьянин: большой и мускулистый, он стоит, опираясь на окровавленный меч, под мышкой держит краденую курицу, а в левой руке - знамя со словами: "Возлюби ближнего". Этот крестьянин может служить в качестве символа постоянного смешения двух сфер в умах людей. Для Лютера эта путаница является одним из главных инструментов дьявола против работы Духа (31). Лютер чувствовал свою обязанность сказать открыто, что крестьяне, разорившие на его глазах два города, делают дело не Божье, а сатанинское.

1 "Ermahnung zum Frieden auf die zwolf Artikel des Bauernschaft im Shwaben, «WeiMarer Ausgabe [в дальнейшем сокращенно WA} 18,279 и далее.
2 «Широкий ум и рабство
Rotten der Bauern ", WA 18, 344 и далее.
3 "Eine schreckliche Geschichte und ein Gericht Gottes iiber Thomas Miinzer, «WA 18,362 и далее.
4 Пояснение Лютера о Псалме,WA 51, 200ff.
5 Первоначально опубликовано на русском языке.
6 MM Smirin , Die V olksreformation des Thomas Muntzer und der Gross Bauernkrieg (Berlin:Dietz, 1956).
7 Там же, стр. 29.
8 Wilhelm Zimmermann  Allgemeine GeSchichte des grossen Bauernkriegs (Штутгарт,1841-1843).
9 Smirin, Die Volksreformation, p. 34.
10 Там же, стр. 39-46.
11 Там же, стр. 49-55.
12 Wilhelm Stolze , Die deutsche BauernKrieg, 1906. Id , Bauernkrieg um Reformation (Leipzig: Eger, 1926).
13 Smirin , Die Volksreformation p. 49.
14 Там же, стр. 55-62.
15 Там же, стр. 56.
16 Там же, стр. 62.
17 Там же, стр. 63.
18 Там же, стр. 64.
19 Heinz Kamnizer, Zur Vorgeschichte des Deutschen Bauernkrieges (Berlin, 1953).
20 Smirin , Die V olksre / ormation, p. 64.
21 Alfred Maas  Thomas Munzer und ihre Zeit (Berlin, 1953).
22 Smirin , Die Volksref ormation, p. 65.
23 Там же, стр. 66.
24 Там же, стр. 66.
25 На основе заметок, сделанных автором.
 26  Следующие фрагменты из писем Энгельса иллюстрируют эти моменты. Коммунисты цитируют их, как христиане послания Павла! Энгельс - Мерингу, 14 июля 1893 года: «Идеология является результатом процесса. Поступок может осуществляться мыслящим человеком сознательно, но он основан на ложном сознании. Настоящие мотивы остаются непризнанными им, в противном случае это не было бы идеологическим налогом". Энгельс  Старкенбергу, 25 января 1894 года: «Политические, юридические, литературные, художественные и Другие события зависят от экономики Но все они реагируют друг на друга и на экономическую основу. Дело не в том, что экономическая ситуация является единственной активной причиной, а все остальное - лишь пассивная реакция. Но все это основано на экономической необходимости, в конечном счете"
27  George Farrell, Faith in Love (Minneapolis: Augsburg, 1954. ).
28 Там же, стр. 157.
29 Там же, стр. 187
30 «Оn kriegsleute Auch YNN seligem stande seyn Kunden, "WA 19, 639:"
31 Gunnar Hillerdal, Gehorsatn Gegen Gutt und Menschen (Gottingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1955), pp.31  .: "Смешение мирского и духовного соединяет то, что Бог разделил. Он установил в них различные средства для реализации Своего правления: в мирской области меч, в духовной слово Евангелия. Дьявол прилагает все усилия, чтобы эти сферы перепутать... Церковь следит за тем, чтобы сохранить мир среди насилий, и установить законы веры и духовный порядок вещей. Дьявол же постоянно искушает верующих нарушить границы духовной власти. Они берутся за меч, где нужна молитва, и молятся там, где нужен меч". Лютер приводит примеры с папистами, применяющими силу против инаковерующих, и с крестьянами,  которые во имя Евангелия взялись за оружие, на самом деле ради своих требований к обществу.