"Проповедь не успела закончиться, как начались возгласы и плач во всем здании: "Что мне делать, чтобы спастись? О, я попаду в ад! Что я могу сделать ради Христа, и т.д., так что служитель был вынужден прекратить свою речь... Через некоторое время томительного ожидания община приступила к молитве; затем мы спустились с трибуны и беседовали с людьми в разных местах храма, и, что удивительно, сила Божия действовала в них, и несколько душ, по-видимому, были в ту ночь обращены и получили утешение". Так описывал пастор Стивен Уильямс окончание и результаты проповеди Джонатана Эдвардса "Грешники в руках разгневанного Бога" (1741).

Другой современник и ученик (к сожалению, не лучший) Эдвардса, Сэмюэл Хопкинс так характеризовал манеру Эдвардса учить и проповедовать: "Его речь всегда была легка, естественна и очень торжественна. Его голос не был ни сильным, ни громким, но всегда веским и строгим". Очень похож на это более поздний отзыв Стивена Уэста: "У него не было ни выспреннего голоса, ни сильного акцента. Он редко жестикулировал и никогда не поражал элегантностью стиля или красотой своих образов, которые могли бы удовлетворить вкус и заворожить воображение. Но если говорить о его красноречии, то оно обладало такой силой представлять важнейшие истины перед аудиторией, таким подавляющим весом аргументов и интенсивностью чувства, что он, казалось, вкладывал душу в каждую свою концепцию и каждое заявление,  так что торжественное внимание всего зала было приковано к нему от начала до конца, и у людей оставались впечатления, которые были действительно неизгладимы.

Г-н Эдвардс был самым красноречивым человеком, которого я когда-либо слышал". В некрологе 1758 года мы читаем: "Как проповедник он не отличался ни быстрой, ни медленной речью. Его язык был насыщенным, но без украшательств. Он ценил мысли больше, чем слова. Точность изложения и четкость выражений формировала  принципиальный характер его стиля. Уже к середине жизни он был измучен, если не сказать раздавлен суровым пастырским трудом и интенсивными занятиями, и его голос мог звучать тихо для большого собрания, но ему очень помогали острое внимание и отчетливость интонаций" (1).
 
Структура
 
Типичные тексты Эдвардса, как и большинства протестантских авторов его времени, имели трехчастную структуру:

1. Библейский текст с кратким обзором содержащихся в нем обоснованных Писанием утверждений, вне которых не должно было ожидаться никакое доверие общины проповеднику.
2. Доктринальное утверждение с развернутым рациональным толкованием богословских истин. Эдвардс всегда развивал его сильным, эмоциональным языком, взывающим к широкому спектру чувств аудитории.
3. Применение, часто с перечислением "использований", имеющих значение для повседневной жизни членов собрания.

Исключением из этого плана были только немногочисленные лекции Эдвардса, более сосредоточенные на расширенном исследовании доктрин и не включавшие в себя применения, а также проповеди, произнесенные к индейцам в Стокбридже, которые являлись весьма краткими и простыми, с минимумом толкований.
 
Контекст  
 
Говоря о проповеди XVIII в., особенно англоязычной, следует иметь в виду, что ее, как правило, читали по конспекту, как и другие тексты, предназначенные для публичных выступлений. Эдвардс также писал свои проповеди, хотя после 1740 года начал делать и импровизированные выступления. Кроме того, обычная проповедь, в отличие от ривайвелистской, чаще всего читалась перед хорошо известной проповеднику аудиторией, с которой он имел постоянные и широкие взаимоотношения. В отличие от других публичных выступлений, проповедь имела литургический контекст: она была частью поклонения, а в идеале - голосом Бога, наставляющим или обличающим общину и производившим несомненные результаты. Проповеди  зрелого Нового времени формировали также ведущий элемент и среду  культурной и интеллектуальной жизни. Внимательные слушатели относились к ним как к части своего образования, а потому часто обсуждали их и оценивали их богословие и гомилетику.

Пуританские проповеди в большинстве случаев предъявляли серьезные требования к времени и вниманию аудитории, и Эдвардс следовал этой традиции. Однако в отличие от часто затянутых и излишне витиеватых текстов XVII в. он, как и Уайтфилд, обычно использовал более простой стиль, напрямую обращенный к эмоциям и воображению аудитории, и это вызвало особую любовь со стороны многих общин. Мощное воздействие на чувства людей, однако, не было единственным, к чему стремился Эдвардс.

Он излагал живым языком самые фундаментальные богословские идеи и интенсивнейшие духовные переживания, и большая часть его энергии шла на пробуждение его прихожан от духовного оцепенения. Именно поэтому он самыми яркими красками обрисовывал весь ужас положения естественных, необращенных людей, обращался к ним с мощными образами и настойчивой личной адресацией, при этом, однако, никогда не забывая в конце проповеди ободрить и утешить часто напуганных суровой реальностью людей.
 
Стилистика
 
 Именно поэтому стиль Эдвардса так отличался от многих других христианских, в том числе пуританских писателей. Он использует огромное количество образных выражений, метафор, сравнений, а также повторений и параллелизмов, подчеркивающих его видение - в особенности там, где он настойчиво стремится убедить людей изменить свое отношение к Богу и жизни и прекратить грешить. Такие связанные с гневом Бога метафоры, как гроза, потоп, стрелы, бездонная яма, несомненно, были предназначены для обучавшихся по Библии людей, хорошо знавших этот язык, тогда как сегодня с ним мало кто сталкивается.  

Сама структура предложений Эдвардса отличалась от того, что стало почти общепринятым сегодня. Он использовал множество повторов, часто возвращаясь как по спирали к одним выражениям. Его манера письма была очень конкретной, рассчитанной на то, чтобы люди могли четко осмыслить и даже представить то, о чем он пишет, тем более если у них есть причины оплакать свое состояние.

"Погибель, под угрозой которой вы находитесь, бесконечно страшнее этого разрушения прежнего Содома, из которого бежал Лот. Содом и Гоморра были разрушены бурей огня и серы, но это лишь тень реальной погибели нечестивых в аду, в его настоящем огне. Муки ада описаны в Писании в различных образах: это глубокая тьма, неумирающий червь, огненная печь, озеро огненное и серное, долина мук геенны, буря огня и серы. Этих образов так много потому, что ни один из них не является достаточным.

Любой человек представляет себе эту истину лишь очень частично и несовершенно, и потому Бог говорит о ней так много. Вы должны, следовательно, гораздо больше торопиться в вашем побеге и не оглядываться назад, чем Лот и его жена, когда они бежали из Содома, ибо каждый день и каждую минуту вы находитесь в опасности, что на ваши головы обрушится в тысячу раз более ужасный огненный шторм, чем тот, который пришел на Содом, когда Господь излил на него огонь и серу, и для вас гораздо опаснее оглядываться назад, чем для жены Лота" ("Не оглядывайтесь, спасаясь из Содома", 1735).  

Страх и любовь  

Все это имело целью четко показать людям, что спасает их только Господь, тогда как за свою погибель они несут ответственность только сами. Также Эдвардс, вопреки распространенному мнению о неспособности пуританского слова весомо охарактеризовать свой идеал, мог дать описания небес, вдохновленные опытом бесконечности Божественной любви, и мотивировать своих слушателей не только страхом, но и стремлением к награде и, наконец, чистой благодарностью Богу и любовью к Нему. Читаем одну из проповедей, посвященных состоянию уже не погибших, а спасенных: "У Бога достаточно милости, чтобы принять на небеса неисчислимое количество людей.  Его милости хватит на всех; а Христос обладает достаточным достоинством, чтобы приобрести счастье небес для миллионов и миллионов, для всех людей, когда либо живших или живущих. 

А фонтан небесного счастья не иссякнет, утолив жажду, наполнив и удовлетворив всех.  Во всех отношениях, небеса достаточны для того, чтобы дать счастье всем. Во-вторых, там есть достаточно вместительные и подходящие покои для всякого рода людей, когда либо живших на земле: для больших и малых, для высших и низших, богатых и бедных, мудрых и немудрых, рабов и свободных, людей всех национальностей, всяких жизненных условий и обстоятельств, для тех, кто были великими грешниками и людьми высокой морали, для немощных святых и младенцев во Христе, точно так же, как и для тех, кто оказался сильнее и более возрос в благодати.  На небесах достаточно всего, что сделает счастливым любого человека; там удобное жилище для всякого творения, которое внемлет призыву Евангелия.  Никто, придя ко Христу, в каком бы состоянии он ни был, не должен бояться, что Христос не сможет предоставить для него подходящего места на небесах" ("Обителей много", 1737).

Сегодня нередко звучат заявления, что Небо и ад не могут сосуществовать в таком виде, как их описал Эдвардс. Если их аргумент таков, что взгляды Эдвардса устарели или дискредитировали себя как часть культуры, то такие высказывания, конечно, не выдерживают ни библейской, ни нравственной критики, они построены на открытой защите беззакония. Людям же, отторгающим их по эмоциональным причинам, можно посоветовать лишь с чутким сердцем взглянуть на растущую поляризацию добра и зла вокруг себя. Ад и небеса начинаются уже на земле, и похоже, именно такими, как их описывал Джонатан Эдвардс.