После почти месяца болезни я теперь в состоянии сесть. По сравнению со многими мои страдания не были ни долгими, ни тяжелыми. Ради некоторого упражнения ума я хотел бы написать немного для читателей "Знамений", с которыми я постоянно общался в течение 36 лет. Я знаю, что могу описать немногое из того, что я испытал, но я пишу для тех, кто через драгоценную веру способен понять больше, чем я могу сказать.
После семнадцати дней мучений прошла операция в области шеи. Она дала облегчение, но и большую слабость. До операции благоприятной перспективы не было, но когда хирург сделал свое дело, успех лечения был гарантирован. Мой ум утих и исполнился невыразимо торжественным чувством, когда я оказался в особом смысле в присутствии Господа, и велики были искания сердца, которые я испытал. Всякая видимая почва моей надежды, казалось, подверглась большому испытанию и почти исчезла, но надежда осталась. Мое сердце было наполнено с постоянной молитвой: "О Боже, будь милостив ко мне". Когда надежды на выздоровление не было, я чувствовал радость и спокойствие, а затем испытание стало глубже и суровее, ибо я боялся, что моя радость станет чем-то вполне естественным, а не истинной благодарностью Господу и не подчинением Его воле. Действительно ли я жаждал славы Божией и искал ее? Это было бремя, тревожный вопрос.

После подготовки хирург сказал: "Теперь я должен буду причинить вам боль". Мое терпение было бы не большим, чем у ребенка, если бы сила Божия не была рядом. Когда работа была сделана, я спросил: "Как вы могли справиться с этим, доктор?". "Это вы справились, - ответил он, - иначе я точно не справился бы так хорошо". "Нет, - ответил я - как вы можете спокойно смотреть на страдания на лицах тех, кому ежедневно причиняете боль, чтобы помочь им?". Все, что я почувствовал - это то, что Великий Врач, драгоценный Спаситель, склонялся надо мной с нежным, жалостливым, но твердым расположением, проникая до глубины сердца и до уз смертных, чтобы, вкусив страдания, я мог узнать радость общения с Ним.

Колено Рувима жило на противоположной стороне Иордана и воевало с племенами, обитавшими в Ханаане. В некотором смысле мы живем в мире сем, ибо плоть и кровь не могут войти в Царство Божие, но именно на земле мы подвизаемся подвигом вера в Евангелие. Это разделение Рувима, разделение между плотью и духом, которые противоречат друг к другу, и это заставляет людей Господа жить с великими метаниями в сердце (Суд.5.15-16).

Хотя, таким образом, я почувствовал присутствие великого Искателя сердец в моей боли и слабости телесной, мне было показано более четко, чем когда-либо прежде, как далеко я зашел во всем, что я думал, сказал или сделал, как далек я от той святости, которой Бог справедливо требует. Лучшие мои дела загрязнены низостью моей природы, так что я не вижу в них никакой моей заслуги. Если я вообще могу быть принят Богом, то только в похвалу Его чудесной благодати. Я был крещен в общении церкви. Это была привилегия и благословение невыразимое, но сам я был так полон эгоизма и греха, что задавался вопросом, как святые могут быть рядом со мной.  Я помню сладкий и торжественный случай с благодарностью невыразимой благодати. Иногда я проповедовал Евангелие, и чувствовал в нем дивную сладость и утешение. Но как это могло быть, чтобы Господь призвал меня к такому святому делу и позволил мне вступить на этот путь? Я никогда не мог этого понять. Я постоянно корил себя за все мои попытки проповедовать, за всю мерзкую суету и искание своего. Я ненавижу себя, как я думаю об этом сейчас, и чувствую стыд и боль перед Богом. что я могу сказать Ему, кроме все того же древнего вопля: Боже, будь милостив ко мне грешнику? И я спрашиваю теперь себя: разве я искренен даже в этом? Тем не менее надежда остается, и мой ум утихает. Как же это?  Yet my hope remains, and my mind is held quiet.

Разве я отверг себя? Разве я распял плоть свою со страстями и похотями? О, я пытался думать, что это так. Иногда мне казалось, что я попытался отказывать себе, и это удалось. Но теперь я чувствую присутствие Бога и знаю, что конец этой жизни, видимо, недалек, и все, чего я искал, мне кажется напрасным, ибо истинное самоотречение в моей жизни и не начиналось. Я смотрю на все, что мог бы назвать своим самоотречением, и вижу лишь помышления о себе и искание своего. Если я отвергал себя в каких-то вещах, все это было лишь с мыслью о себе. Что я знаю о самоотречении и взятии креста своего? Мои мысли полны самодовольства и самоцена, и я знаю, что Господь ищет меня, а я никак не могу отказаться от мыслей о моих собственных делах.

Но вот Господь явился в моей душе с драгоценным и новым откровением о Христе как моей правде, единственном Исполнителе добрых дел для меня и для каждой искупленной души. Христос отверг Себя, и Он стал единственным под небесами, кто когда-либо делал действительно добрые дела, и потому Его имя есть единственное под небом, данное человекам, которым надлежало бы нам спастись. Человек не может по своей воле отвергнуть свою волю. "Дом, разделившийся сам в себе, не устоит". Человек не может сам во всем отказать себе и отвергнуть себя. Его собственная воля не может работать вопреки себе, поэтому он не может по собственной воле делать дела праведности. Должна быть другая воля и другая природа, которая откажет его воле. Если кто-либо из когда-либо живших на земле действительно отвергся себя и сделал это по своей воле, как Человек, то это Христос, ибо эта воля была чиста, потому что Он есть святой, непричастный злу, непорочный и отделенный от грешников, но по воле Отца пришедший во плоти исполнить Его волю. Воля Отца исполнилась в Сыне. Он отказался почти от всего "созданного хорошо весьма", от поиска удовлетворения Своих нужд и Его чистых и правых земных желаний, и заставил Себя отречься от всех Своих законных прав и притязаний на суде Пилатовом, и уступил несправедливому притеснению, хотя Он мог иметь власть противостать ему, и позволил причесть Себя к злодеям и быть убитым проклятой смертью. Все это было не по Его воле как Человека, но по воле Отца, исполнившего через Сына Свою вечную цель.  Эта воля Отца, с помощью Которого возлюбленный Сын отказал Себе, является единственной волей, через которую любой человек может когда-либо отвергнуться себя, и взять крест свой и следовать за Иисусом.

Когда я томился ожиданием, мою душу резко пронзил вопрос: "Где доказательства, что все это когда-либо совершилось в тебе? Ты испытал эту внутреннюю работу самоотречения Христова? Мог ли ты сам через нее действительно отвергнуть себя?". Но я вспомнил, что сказал народу Господа вдохновенный апостол: "У нас есть смертный приговор в нас самих, чтобы мы полагались не на себя, но на Бога, воскрешающего мертвых". Я чувствовал этот смертный приговор в себе, и это спало меня от веры в себя. Я тщетно пытался найти хорошее в себе, в своей плоти. я видел и чувствовал, как обжигаюсь о любые земные вещи, и не могу основать на них существенной надежды на свое счастье. Всякий раз, как истинное и настоящее утешение приходило ко мне, это было не потому, что я обнаруживал в себе что-то хорошее, не потому, что находил в себе какие-то заслуги, но благодаря благословенному откровению Иисуса для души моей, ибо оно представляло сладкие истины моему взору, и драгоценные слова обетования падали в мое сердце, которое забывало о себе и о своей развращенности, чтобы радоваться и быть сильным в Нем, и утешаться могуществом силы Его. Это всегда было Божье дело, а не мое, что и дало мне главную радость. Но вскоре чувство моего недостоинства снова часто заставило меня спрашивать, как эти благословенные вещи могут быть моими,и тем не менее явиться в славе своей.

Я пишу в постели и лишь время от времени вообще могу писать. На мой взгляд, Церковь Божия всегда была праведной и прекрасной для меня, и ее дела и служение всегла меня радовали хотя я действительно могу сказать, что я никогда не чувствовал себя достойным, чтобы иметь в них участие, но слишком недостойным для того, чтобы считаться труждающимся и обремененным. Я вижу в себе и своих делах так много тщетного и греховного себялюбия, что я скрывал очень многое из того, что меня печалило. На собраниях святых, где я очень люблю бывать, мое утешение омрачалось моим мирским умом и тщеславием. Как я ни любил эти встречи, падение делало меня слишком далеким от всего их добра, ибо мой ум был полон похоти. Проповедь почти всегда производила серьезную работу во мне, но легкомыслие моей природы слишком часто заглушало ее попытки. Я демонстрировал в толпе столько мирского тщеславия, что часто чувствовал себя уставшим и почти больным от такой работы.  Мне досаждали тщетные усилия по поиску подходящих выражений,  и нетерпение, потому что я не могу проповедовать лучше, а также зависть к братьям при внутренней радости, что они могут проповедовать лучше, чем я! Но я должен признаться, с благодарностью, что иногда я радуюсь, как дитя, когда я могу забыть о себя и помнить лишь Господа, проповедуя Его нищим, жаждущим благодати. Я люблю слушать проповедь Евангелия, и все же часто некий тон или манера проповедника отвлекает мое внимание от истины, которую он провозглашает, и какое-то легкомыслие и тщета вновь поднимаются в моем уме.

Какие противоречия! Каков конфликт между плотью и духом, что он наиболее очевиден в самых святых местах и делах! Как часто я спрашиваю: есть ли Дух Христов во мне, а если нет, то я и не Его? Я помню полынь и горькую желчь этого опыта и вспоминаю, как смирялась моя душа при мысли, что все напрасно, и искала утешения и надежды (Плач 3.19-21). Получал ли я когда-нибудь какое-либо утешение, которое являлось бы мне как награда за любое дело моего послушания? Это не просто не так, но сама мысль об этом противна моей душе.  По моему опыту каждый знак любви Божией и благоволения, которое Он оказал мне, а его было много при всем моем недостоинстве, каждое дело послушания, всякое сладкое утешение и уверенность в надежде были от Бога через Его богатую и изобилующую благодать во Христе, и все мои благодарения Его дорогому имени - это дар послушания от Духа, дающий мне поступать по драгоценному слову, что мои грехи прощены.

Сколько бы я ни сеял в плоть, в мыслях, словах и делах, я от плоти своей, как и должно быть, неизбежно пожинал тление. Почему Господь заставил меня чувствовать хотя бы немного мерзость греха, а не оставил меня мертвым в нем, или не позволил мне отдохнуть в преходящем благополучии? Почему Он в милости восстановил мою душу?  Почему Он дал мне покаяние в жизнь, и молитву мытаря в моем сердце? Почему Он поверг мой дух к Своим ногам и заставил почувствовать Его прекрасную любовь в моей душе? Почему Он дал мне подчиниться Его воле тогда, когда это прямо противоречило моему природному расположению? Я не могу сказать ничего кроме того, что это было по некоей Его мудрой, доброй и разусной цели. И как чудесны Его милость, любовь и благодать, которых я так недостоин? Если Он восстановит во мне ту меру сил и здоровья, чтобы я мог стоять пред Его народом снова, я молюсь лишь, чтобы я мог проповедовать Христа, и только Христа, не теряя времени или слова на бесполезные вещи, чтобы у меня не было разделенного ума, но ум, работающий во славу Божию и на благо Его голодных нищих.
Только Дух Христов работает во мне столь могущественно, чтобы я смог отвергнуть себя. Это и есть отсечение плоти, обрезание Христово, чтобы мы не могли полагаться на плоть. Отвергнуть плоть значит отвергнуть не только ее вожделения, похотливые желания, гнев, ненависть и зависть, которые ищут прорваться, но и самые благородные и возвышенные порывы нашей человеческой природы, отвергнуть не только требования наших мирских амбиций, но также наши справедливые права, позволить привести себя на суд, как Иисус, и оказаться при необходимости мерзким пред людьми, отвергнуть не только острые и колкие слова, но и благородные порывы говорить ласково и приятно для плоти, не только своей, но и чужой, угождая не себе, а другим. Это значит подставить другую щеку, отдать разбойнику рубашку и верхнее платье, не отвратиться от желающего занять.   Но этого никто не может сделать, все эти вещи относятся к числу тех, которые невозможны для людей, но не невозможны для Бога, Он может делать все, но Он делает их по-Своему.

Отречься себя значит умирать ежедневно. Когда мы предстаем пред Богом в Духе, ожидая больших изменений или нет, Он лишает нас всякого доверия к нашим собственным делам, ко всем плотским благам и сотворенным вещам, и показывает нам, как далеко должно простираться наше доверие к Нему. Тогда мы открыты и обнажены пред Ним, предстоя Ему.
О, резкая боль, нож хирурга, который своей закаленной рукой вырезает опухоль плоти! Но он добивается своего и убирает ядовитую массу гноя, что собралась там, чтобы приступить к дальнейшему лечению. Слово Божие острее, чем нож хирурга, ибо оно разделяет душу и тело и повергает нас в прах (Пс.118.25), пока мы не оживем Духом, по слову Божию, чтобы исполнять заповеди Его. Думаем ли мы, что в нашей плоти живет доброе? Слово показывает нам наше заблуждение: мы растленны, и лишь Господь может принести здоровье и вылечить. День смерти нашего внешнего человека приближается, и мы всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса. Нет утешения для плоти в этом опыте, кроме сладкой надежды великого изменения, которое   должнл прийти к нам в воскресение, когда мы должны будем стать подобными образу Иисуса. О, боль ежедневного распятия и отсечения плоти, муки уязвления Словом! Но через все это мы обретаем обетование и опыт веры, истинное исцеление; через страдания приходит невыразимый аромат и красота великолепной жизни Иисуса, проявляющиеся даже в нашем смертном теле.  Это наша истинная жизнь, жизнь, которой мы сейчас живем во плоти, верою в Сына Божия. Теперь, через этот болезненный опыт, обрезанием Христовым, мы знаем, что значит отречься от себя. Мы следуем за Христом в страдании во плоти, но и, слава Богу, мы следуем за Ним в духовной жизни и святой радости. Его дела теперь и наши дела, и

Он производит в нас хотение и действие по Своему благоволению. И по богатству этой благодати совершается Его внутренняя работа в нашей жизни.  В этот скорбный, но и радостный внутренний мир веры приходит все сладкое утешение в жизни святых на земле, ьратьев, живущих в единстве и заботе друг о друге, с мыслью о благе друг друга, так что каждый из них думает не о своем благе, но о благе других. Так отвержение самого себя ради другого встречается с любовью и радостью, когда, снисходя любовью, мы прощаем друг друга и покрываем любовью недостатки, и нежно омываем ноги друг другу. Благословенна же семья Божья, и люди, которые к ней принадлежат! Славен город Бога, "прекрасная возвышенность, радость всей земли». Пусть я буду жить в его общении, в то время как я остаюсь на земле, а не в переполненных храмах, построенных руками, но где двое и по трое собраны во имя Иисуса, возвещая Его Царство и Его власть.  

То, что Дух оживляет и побуждает сделать, хотя это делается в немощи плоти, принимается Богом как дело веры. Благодать производит в нас святое желание и святую волю, и благодать позволяет служить Богу со страхом и трепетом. Мы скорбим о немощи плоти, но в этой слабости пребывает сила Иисуса, достигшего совершенства, и пока Его власть держится в нас, мы сильны. В нашей слабости наша сила. Вскоре все мнимые силы и вся реальная слабость плоти уйдут в один миг, и мы окажемся со Христом, Который есть наша жизнь, во славе.
Я написал это в большой слабости телесной. Я люблю вас, дорогие братья. Я болею уже больше месяца, но надеюсь, что в течение нескольких дней, если угодно будет Господу, смогу встать и прийти в ассоциацию встретиться с вами.